Владыка Алексий, мы живем в трудное время, в век, перенасыщенный информацией, и человеку, особенно молодому, бывает не так просто самоопределиться. А ваш жизненный путь поражает своей внутренней цельностью: Московская духовная семинария, затем академия, диаконство, монашество, священство, архиерейское служение. Как не ошибиться при выборе пути и при этом сохранить свою внутреннюю цельность?

      Мне кажутся несколько преувеличенными тяготы тех исторических обстоятельств, в которых нам приходится жить. Мы говорим, что "обстоятельства трудные", "время тяжелое". А я думаю, что время всегда – наше. И Господь нас так сотворил, что у нас есть определенная внутренняя сила, которая, с одной стороны, наша, и мы это знаем и чувствуем, а с другой стороны, мы понимаем, что она не от нас, а от Бога. Это наша совесть. Чуткое отношение к своей совести и есть тот реальный, совершенно естественный образ восприятия Божией воли.
      Собственно, сколько я себя помню, у меня всегда было обостренное чувство совести и желание так или иначе прислушиваться к голосу совести. Конечно, бывало в жизни не один раз так, что я не слушался. Но потом, когда понимал, что отступил, и давал возможность совести пробиться сквозь толщу всего того нехорошего, что приходило в результате этой неверности, то всегда наступало серьезное облегчение, потому что было обращение к Богу, покаяние, призывание помощи Божией. И жизнь обретала радостное звучание. Мне кажется, вот это основное – каждому человеку внимательно и трепетно относиться к своей собственной совести.

      А сами вы церковное воспитание получили?

      Знаете, если так, как сегодня вопрошают всех прохожих: "Какого ты вероисповедования?", спросили бы о моих родителях, я бы ответил: "Я родился в православной семье". По факту это было так. Но по образу жизни мою семью назвать воцерковленной невозможно. У нас никогда не ругали Бога, но жили так, как жили все. Не было церковного свидетельства, но была обычная советская жизнь. Пришло время мне креститься, младенчику, – меня покрестили, хотя воспитывать по-церковному, глубоко, так, чтобы мы начинали день с молитвы, заканчивали день молитвой и понимали, что Бог любит нас, такого не было.

      Как же случилось, что с химического факультета Педагогического института вы поступили в Московскую духовную семинарию?

      А это получилось потому, что в семье жили очень совестливо, жили так, чтобы не ранить другого человека. И еще, наверное, сильное впечатление на меня произвели поездки на родину, в Тульскую губернию, в наши деревни, где жизнь после города, особенно после Москвы, поражала своей открытостью к иному миру, реальностью его присутствия в повседневности. И то, что мне удавалось переживать в деревне, и то, с чем я возвращался в город как со свидетельством личного опыта, мне очень помогло.

      Владыка, с 1984 года вы несли послушание наместника Свято-Троицкой Сергиевой лавры. Что в вашем сердце отзывается при слове "лавра"?

      Лавра! Лавра – это, конечно, дом Живоначальной Троицы, это семья, которую заботливо окормляет и о которой печется преподобный Сергий. Его присутствие в жизни и братии, и большой кельи духовных школ, и всех-всех, кто приезжает в лавру, ощутимо, а для братии, тем более для наместника, ощутимо по-особенному.
      Я был настолько потрясен, когда Патриарх Пимен на меня, молодого человека, возложил это послушание. Я согласился со страхом и трепетом, потому что приходилось возглавлять братию, к которой я в юные годы приходил за благословением и к которой, став наместником, не изменил своего отношения. Наместничество в лавре оказалось благодатной возможностью реального, изнутри востребованного послушания и такого согласия, когда начальство не в том, чтобы свою волю исполнить, а в том, чтобы то, что есть в тебе, согласовать со старшими и воплотить с помощью имеющихся административных ресурсов. Это была большая-большая жизненная школа, радостная и утешительная, "спасение во мнозе совете".
      Лаврская жизнь – взаимодействие воли Божией и человеческой свободы при океане молитвы, когда молитва небесная и наша молитва, земная, и братии, и студентов, и паломников – все сливается в единый мощный океан благодати. Это, конечно, везде в жизни Церкви чувствуешь: и на севере, и на юге, и на востоке, и на западе, но в лавре – как нигде! Ты оказываешься словно в ликующем, бушующем саду, словно в бескрайнем море. Вот что можно переживать в лавре у преподобного, в доме Живоначальной Троицы!

      Владыка, в лавре произошло и много удивительных встреч: со Святейшим Патриархом Пименом, владыкой Серапионом (Фадеевым; +1999). Расскажите, пожалуйста, о них.

      Знаете, каждый человек – совершенно уникальное явление. Казалось бы, вы назвали только две личности – Святейшего Пимена и митрополита Серапиона, а это так невыразимо много и так сильно, настолько для меня потрясающе… Когда впервые, приехав богомольцем в лавру, я встретился со Святейшим, то более всего в нем меня потрясла благодать пастырства. Это особая благодать, воспринимаемая, как рентгеновские лучи. Она обнимала тебя, и ты стоял перед ее лицом, будто обнаженный, но без страха. Она обнажала в радость, даже выявляя те нехорошие стороны, которые тебе в самом себе не нравились; не возникало желания казаться лучше, чем ты есть на самом деле, ты знал, что будешь понят и обязательно согрет подлинной любовью. Эта любовь источалась из всего облика и взора Святейшего Патриарха.
      А что касается митрополита Серапиона, он был для меня, знаете, таким подарком, как друг, с которым беседуешь; а иной раз и беседовать не надо, просто смотришь, как он действует, мыслит, и понимаешь, что, наверное, ты в такой ситуации поступил бы так же. А это очень важно, особенно в юности, когда вопросов возникает много, приходится искать на них ответы, и не всегда хватает сил к кому-то подойти, спросить, посоветоваться. Видишь такого человека – и довольно. Правда, не всегда выпадает счастье встретить такого человека в жизни.

      А то, что он был архиереем, не мешало вам подойти к нему, не страшно было?

      Он был своеобразной личностью, очень характерный, но я его никогда не боялся, мы понимали друг друга с полуслова, с полувзгляда. И это тоже был дар Божий.

      На сайте вашей епархии, Тульской и Белевской, есть замечательная статья о владыке Серапионе. Мне запомнились слова о том, что владыка не дожил всего полтора месяца до нового тысячелетия и словно ушел вместе со столетием. Кто они – пастыри ушедшего столетия? Что объединяло их и отличало от нынешних?

      Знаете, какая-то особая "русскость", укорененная в церковности. Мышление, слова, движения – все, с одной стороны, просто, а с другой – настолько по-христиански и в то же время по-крестьянски, но вместе с тем настолько благородно, настолько аристократично. Простота в сочетании с необычайной красотой и возвышенностью. Сейчас, при нынешнем секуляризме, простота вырождается в какую-то выхолощенность, упрощенность. А там была изысканность, полнота всего и при этом абсолютно простая, как Бог – простое существо и совершенно необъятен по Своей насыщенности.

      В 1988 году вас рукоположили во епископа Зарайского, а вскоре после этого назначили на Алма-Атинскую и Казахстанскую кафедру. Конечно, это очень непростой регион, где Православие – вторая религия после мусульманства. Как проходил диалог в этом православно-мусульманском мире, и был ли он?

      Тут надо давать себе ясный отчет в том, что мы находились на постсоветском пространстве. И тот период, о котором вы говорите, был периодом после серьезного 70-летнего советского времени. Поэтому свидетельство Православия сталкивалось, прежде всего, с наследием всех "лагов" – Карлагов, Акмолинских и прочих, которые там были: чувствовалась сила духа, стояние за нравственную, духовную святыню, и это пробуждало у людей взаимовыручку, консолидацию сил. Вся подлинная культура на территории Казахстана оказалась плодом этого стояния. В основном там жили изгнанники и страдальцы, а их дети несли на себе мощную печать духовной целостности. Поэтому не было никакого антагонизма, никакого противостояния, а, наоборот, радость от возможности свидетельствовать друг другу и друг друга поддерживать, уважительное отношение к каждому. Для меня это оказалось настоящим откровением.
      За время своего 12-летнего служения в Казахстане я увидел и почувствовал силу православного свидетельства. Эта сила заключалась в том, что дух исповедников не просто витал там, но приносил свои реальные плоды. Все молитвенные дома в Казахстане – плод этого мужественного сохранения традиции. Это живая и бьющая мощь благодати, которая связывала предшествующие поколения с настоящими и будущими.
      Когда я служил там архипастырем, мне не удалось видеть старцев. Отец Исаакий (Виноградов, +1981) давно уже отбыл отсюда. Только память о нем сохранялась. Из числа последних могикан был преподобный Севастиан Карагандинский (1966), но живым я его, конечно же, не застал, застал лишь живое предание и живые плоды его сеяния.

      Но сохранялся их дух…

      Да, их дух чувствовался везде, в жизни каждого прихода. Причем удивительным образом это передавалось. Преемства пасторского служения от тех, кто их видел вживую, не было: приходилось рукополагать молодежь. Молодежь, как губка, впитывала токи благодати от тех людей, которые говорили: вот было так, так и так. И все это на наших глазах вырастало в серьезные приходы. Порой (время было такое) начиналось формирование, и вдруг – земля из-под ног уходила, словно селевым потоком сносило огромное количество славянского населения, и казалось: конец! Но ничего подобного! Приход укреплялся, дух укреплялся, и в новых условиях дерево продолжало жить!

      Давайте вернемся, владыка, к вопросу о диалоге с мусульманами. Сегодня в средствах массовой информации иногда, как кажется, намеренно создается напряжение в отношениях между православным и мусульманским мирами. Хотя зачастую дело тут именно в политике, а не в религии. Уроженцы Северного Кипра или Косова и Метохии много рассказывали мне, как некогда жили по-добрососедски, ходили друг к другу в гости, пили кофе… Нужно ли нам, православным, с неприязнью относиться к мусульманам, или все же стоит разделить наше отношение к религии и наше отношение к политике?

      Да, очень хорошо, что вы поставили этот вопрос, но вы фактически и ответили на него. Я почтительно прошу вас зачеркнуть слово "кажется" и быть совершенно, стопроцентно убежденной в справедливости того, что вы сказали. Наверное, для того чтобы иметь внутреннее право утверждать: "Я православный", нужно, по словам преподобного Силуана Афонского, иметь в себе живое свидетельство того, что "врагов у меня нет". Кроме меня самого, с моим грехолюбием.
      А что касается взаимоотношений между мусульманами и православными, то в Казахстане, во всяком случае, они большей частью уважительные и очень доброжелательные. А вот там, где сам человек корявый и липнет ко всем, как колючка, его выковыривают, а он все равно продолжает, то такой человек сам нарывается на соответствующее отношение к себе: его могут и "попросить" серьезно. Человек так устроен Богом, что хочет быть открытым, жить в общении, и просто надо уметь выстроить эти отношения, этот диалог.
      Ну, и конечно, когда мы приезжаем куда-то, то должны понимать, что пришли в дом к другому человеку. Одно дело, когда я у себя дома принимаю кого-то. Другое, когда я с тем же самым человеком, который вот только что был у меня дома, нахожусь дома у него. Внутри я уже выстраиваю себя совершенно иначе.
      Сегодня стало формироваться национальное самосознание, начали задаваться вопросом, почему все должны быть одинаково причесанными под одну советскую гребенку, куда бы мы ни приехали – в Россию, на Украину, в Белоруссию, в Казахстан, в Киргизию или Узбекистан? Ведь везде есть свои отличительные особенности, своя "изюминка", и с этим надо считаться. Поэтому если мы приходим и хотим, чтобы в том же Казахстане все было по-советски, тогда нормального диалога не получится: будешь натыкаться на всякого рода шипы, и что-нибудь от них да продерется, и тебе самому будет очень неудобно.

      То есть, основание диалога все же любовь?

      Обязательно. Иначе диалога не получится, но беседа с самим собой: "или тихо, или громко сам собой веду беседу".

      География вашего служения широка: это и Сергиев Посад, и Иркутск, и Владимир, и Алма-Ата, а с 2002 года вы возглавляете Тульскую епархию. И все эти переназначения вы принимали с мирной душой. Это поучительный пример для нас, мирян, ведь мы планируем свою жизнь, думаем, что будем делать через час, завтра, на следующей неделе, и если хоть что-то меняется, то ропщем на Бога. Как научиться принятию того, что посылает нам в жизни Бог?

      Только вопрошанием, только живым своим личным предстоянием Богу, никак иначе это и невозможно. Постепенным отказом от самости. Иной раз встаешь и кулак поднимаешь, а Господь смиряет, потом благодаришь. Упал – вставай. Ничего другого не дано.

      Здесь, в Туле, так же, как и в Алма-Ате, вы являетесь ректором семинарии. Семинарии старейшей, основание которой относится к концу XVIII века. Сами вы учились в знаменитой Московской духовной семинарии. Стараетесь ли вы какие-то традиции МДАиС перенести сюда?

      Знаете, на мою долю выпала счастливая возможность продолжать и развивать то, что было. А было то, что полагал в основание митрополит Серапион, владыка Кирилл (Наконечный, ныне архиепископ Ярославский и Ростовский). Хотя в 1801 году Тульская семинария была открыта как самостоятельная, но исторически она вышла из Коломенской епархии, а следовательно, здесь всегда присутствовали и традиции, и дух МДАиС, в XX веке продолженный Святейшим Патриархом Алексием ?, Святейшим Пименом и всей профессорско-преподавательской корпорацией, с ними единодушной, единодуховной. Поэтому мне ничего нового делать не приходится. Просто жить, исходя из той ситуации, которая реально складывается на сегодняшний день. А сегодня нужно помочь нашим юношам не потерять в потоке восприятия теоретического знания вкуса к практике.
      Духовная школа в дореволюционной градации образовательных учреждений предоставляла не гуманитарное, не классическое, а реальное образование, т.е. полученную теорию ты должен был тут же проверить на практике – в молитве, в послушании, в выражении себя. Это мы называем церковным духом, свойственным сергиевской школе: жизнь братии, студенчества, молитва, послушание – все шло вместе, в гармоничном взаимосочетании и взаимопроникновении. И так образование не выхолащивалось в процесс познания и накопления новых знаний, что само по себе может привести к церковному уродству. Но с практикой обретало подлинную церковность.

      Недавно мы записывали воспоминания о приснопамятном архимандрите Авеле (Македонове; + 2006), в схиме схиархимандрите Серафиме, и духовные чада рассказывали, как батюшка говорил: "Ты входишь в храм – входишь в Царствие Небесное". А как редко "на практике" мы это чувствуем, входя в храм!

      Конечно, это дар благодати. Ее нужно привлечь, принять, уместить и удержать, а то можно, как таракан в молоке, утонуть. Здесь со стороны каждого должно быть соответствующее отношение. Когда ты себя готовишь, то понимаешь, куда идешь и для чего. Не просто, чтобы, проходя по делам, зайти и поставить свечку, подать записочку – это одно. Другое дело, когда есть на земле чувственное место, которое может быть пережито тобою как Царствие Божие. Вон там, на несколько приступочек поднимись – и ты оказался в Царствии Божием. Это от тебя должно быть. И только тогда возможно Божественную молнию привлечь, принять, уместить и удержать. А так она просто сверкнет, ослепит – ну, и человек побежал дальше. Ничего не принял, не вместил, а уж о том, чтобы удержать, и речи быть не может.
      А вот они, понимаете, жили этой церковностью. Мало о ней говорили, но просто ее являли, и это, когда ты видел своими глазами, увлекало. Владыка Серапион так старался, даже кулаком работал: "Вот тут стой так, здесь не так говоришь"! Доставалось мне здорово. Я поначалу и понять не мог. Думал, хорошо говорю, красиво. А он: "Что ты! Не себя выпячивай!"

      А в чем, по-вашему, владыка, отличие формального благочестия от истинного?

      В формальном благочестии любуешься самим собой. В истинном благочестии себя забываешь и такой, какой есть, в благодарности и с благоговением предстоишь перед Тем, Кого ищешь в своей жизни.
      Духовная жизнь есть реальная любовь. И нужно воздерживаться во всем, в чем бы то ни было – в движениях ума, в движениях своих чувств, в проявлениях запросов своей плоти, чтобы подарить любовь, высвободить эту энергию, которая нам присуща по нашей природе. Высвободить ее от себя не только ради собственного удовлетворения, но ради того, что: "Господи, я вижу, как Ты любишь, я благодарю Тебя за то, что Ты дал мне понять, как Ты любишь. И я не могу, чувствуя это, не благодарить Тебя желанием хоть сколько-нибудь быть с Тобою единым, через себя выразить Твою любовь понятным образом другому". Вот только в этом.

Беседовала Александра Никифорова

Размещено 21.08.2008
ссылка на источник